Дон-Аминадо - Поезд На Третьем Пути



ДОН-АМИНАДО
ПОЕЗД НА ТРЕТЬЕМ ПУТИ
"Раутенделейн, где ты?"...
Потонувший колокол. Гергард Гауптман
I
Есть блаженное слово - провинция, есть чудесное слово - уезд.
Столицами восторгаются, восхищаются, гордятся.
Умиляет душу только провинция.
Небольшой городок, забытый на географической карте, где-то в степях
Новороссии, на берегу Ингула, преисполняет сердце волнующей нежностью, сладкой
болью.
- Потерянный, невозвращенный рай!
Накрахмаленные абоненты симфонических концертов, воображающие, что они
любят и понимают музыку, церемонно аплодируют прославленным дирижёрам, великим
мира сего.
Но в Царствие небесное будут допущены только те, кто не стыдился невольно
набежавших слез, когда под окном играла шарманка, в лиловом бреду изнемогала
сирень, а любимейший автор - его читали запоем - был не Жан-Поль Сартр, а
Всеволод Гаршин.
II
Держался город на трех китах: Вокзал. Тюрьма. Женская гимназия.
Шестое чувство, которым обладал только уезд, было чувство железной дороги.
В названиях станции и полустанков была своя неизъяснимая поэзия, какой-то
особенный ритм, тайна первого колдовства и великого очарования.
Можно пережить три войны и три революции, переплыть моря и океаны, пройти,
считая время по десятилетиям, долгий и нелёгкий путь изгнания, усвоить все
существующие на свете Avenues и Street'ы, - и чудом сохранить в благодарной
памяти татарские, ногайские, российские слова.
- Первый звонок на Фастов - Казатин! Поезд - на первом пути!
- Знаменка. Треповка. Корыстовка. Лозовая. Синельниково. Бирзула.
Раздельная. Каромыш.
- "Разлука, ты разлука, чужая сторона"...
В вагонах третьего класса вкусно и нехорошо пахло чем-то сложным и кислым:
мокрой овчиной, чёрным отсыревшим хлебом, мужицким потом и махоркой.
Лица были и сумрачные, и весёлые, бабьи голоса и звонкие, и плаксивые, и
кривда и правда сидели рядом на одной и той же жёсткой деревянной скамейке,
невзирая на царский режим и "проклятое самодержавие"...
А за зеркальными стёклами первого класса мелькали генеральские околыши,
внушительные кокарды; и женская рука в лайковой перчатке еще долго размахивала
батистовым платком, и запах французских духов, которые назывались "Coeur de
Jeannette", смешивался с паровозным дымом, и в сердце было какое-то замирание
и трепет.
Раздавался пронзительный свисток машиниста, а начальник станции, в красной
фуражке, высоко и многозначительно подымал свой фонарик, и длинный поезд,
огибая водокачку, тюрьму и женскую гимназию, исчезал за шлагбаумом, в сумерках
короткого осеннего дня.
И все это было. И вот ничего и нет. А может быть ничего и не было, и был
это только сон, шестое чувство железной дороги, призраки, тени, запоздалые
стихи Александра Блока.
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели.
Молчали жёлтые и синие,
В зелёных плакали и пели.
III
От вокзальной площади - самый вокзал, как некий форум стоял на возвышении,
- причудливыми зигзагами разбегались вниз неповторимые, непроходимые,
непостижимые, то заходившие в тупички, то друг дружку обгонявшие и
пересекавшие, русские, южно-русские улицы.
Не до того было светлейшему князю Потёмкину-Таврическому.
Быстро надо было действовать, распределить, назначить, устроить; как на
ладони преподнести Государыне-Матушке, императрице Екатерине, сочинённый
первым губернатором, двадцатичетырехлетним дюком Арманом де-Ришелье, с собором
посередине, с крепостными валами вокруг, с изгородями и палисадами, с косыми
деревянными башнями, - новый, великолепный град Новогр



Содержание раздела